Интервью Дмитрия Гордона с Юрием Богатиковым

 

 

В маленькой уютной гримерной вполсилы горел свет. Выпив стакан горячего чаю, Юрий Богатиков неспешно начинает разговор.

- Время летит неумолимо, и кое-кто стал поговаривать, что не тот, мол, теперь Богатиков - изменился, постарел. Я же, вопреки злым языкам, продолжаю активные выступления и до сих пор могу дать фору многим молодым коллегам. Что ни говори, но далеко не каждый способен на одном дыхании отработать полнокровный сольный концерт. Сказывается, видимо, флотская закалка, не зря ведь целых четыре года прослужил на Тихоокеанском...- Раз уж вы заговорили о возрасте, мне остается поинтересоваться, какие изменения произошли в вашей жизни?

- Самые что ни на есть закономерные. С годами я становлюсь не только старше, но и мудрее, искушеннее. Постепенно отходит все наносное, и появляются, наконец, долгожданная творческая неторопливость, размеренность, основательность, возникает неодолимая потребность в общении с молодежью. Сейчас я стал потихоньку переключаться на преподавательскую деятельность и вскоре намерен организовать в Крыму студию-семинар для молодых эстрадных исполнителей. Спонсоры уже есть, а проводить занятия будут мэтры, работающие в самых разных жанрах и направлениях. В частности, предварительная договоренность достигнута с Иосифом Кобзоном и Борисом Гребенщиковым.

- Что тревожит вас нынче в развитии жанра?

- Ты наверняка заметил, что у многих артистов отсутствует сценический облик, но не вина это их, а беда. Как-то блеснуть, выделиться из общей массы у нас почему-то всегда считалось зазорным, а между тем настоящий певец просто обязан иметь море тщеславия. Не случайно Бальзак называл это чувство "здоровой кровью в творческом организме"...                                  

- Кто же из молодых исполнителей вам наиболее импонирует?

- Прежде всего, Наташа Рожкова - прекрасная певица с незаурядными, правда, до конца пока не реализованными способностями. Ну а что касается Игоря Демарина, то я уже давно считаю его своим "крестником".

- Как вы проводите свободное время?

- В основном стараюсь побыть с семьей и хоть немного почитать. Последняя потрясшая меня книга - "Иного не дано", выпущенная небольшим тиражом специально для делегатов XIX Всесоюзной партконференции.

 

Из интервью 1989 г.

 

Давным-давно, еще до перестройки, в огромной стране под названием Советский Союз звания были не так девальвированы, как сегодня, когда просто артисту, не заслуженному и не народному, уже вроде и на сцену-то выходить неудобно. Тогда звания давали в основном солистам оперы, драматическим актерам, а вот эстраде они перепадали крайне редко. До 1986 года среди эстрадных певцов было всего два народных артиста СССР, два корифея: Клавдия Ивановна Шульженко и Леонид Осипович Утесов. Третьим в этом списке стал... Юрий Богатиков.

И сейчас, по прошествии стольких лет, это обстоятельство многих удивляет и интригует. Многих, но не меня. Часто встречаясь с прославленным певцом, я успел уяснить довольно простую вещь:

Богатиков наделен талантом не только лирическим, но и - прежде всего! - на редкость оптимистическим. При прежнем режиме на таких был особый спрос, их пестовали и лелеяли, чтобы песня строить и жить (или все-таки выживать?) помогала.

Впрочем, как справедливо заметил классик, "нет мрачных времен, есть мрачные люди". Слава Богу, что Юрий Иосифович не из их числа. Пожалуй, именно благодаря своему потрясающему жизнелюбию он по-прежнему в строю. Певец регулярно выходит на сцену и, между прочим, в свои солидные шестьдесят восемь любому молодому коллеге фору даст.

 

- Юрий Иосифович, я вспоминаю, как один певец, тоже всяческими регалиями не обделенный, говорил мне в восемьдесят шестом году: "Слушай, ну почему народного Союза именно Богатикову дали? Ничего не понимаю: кто за ним стоит?". Скажите: кто за вами стоял? Почему именно вас третьим на советской эстраде удостоили звания, на которое было, казалось бы, столько куда более вероятных претендентов?

- Димочка, нашу беседу хорошо бы предварить эпиграфом:

"Если хочешь, чтобы тебе не поверили, говори правду". С этого мудрого изречения я и начну разговор...

Биография артиста Богатикова для моего поколения хрестоматийна. Окончил ремесленное училище связи (кстати, вместе с Евгенией Семеновной Мирошниченко), так что "Трудовые резервы" вполне оправдали свое название: они растили замечательные кадры не только для промышленности, но и для сцены. А почему получил звание? Наверное, потому что... Вот сейчас о рабочем человеке не поют... Не то что когда-то (Поет):

Теперь умолкли поезда

и не гудят автомобили,

и, между прочим, навсегда

гудок фабричный отменили.

Какая тишь над городком,

каким покоем дышат дали,

а мы не время с тем гудком -

мы с ним судьбу свою сверяли... Особый разговор о флоте. Я ведь на Тихоокеанском служил, а не в какой-нибудь Балтийской или Черноморской луже...

- "А если очень повезет...",

- "...тебя дорога приведет на Тихоокеанский флот". И хотя я очень лирический певец, две темы: рабочая и защитника Отечества - были у меня главные.

Вообще-то, я считаю себя неудавшимся артистом. Нет, это не бравада, не игра. Каждый обладающий приличным голосом певец мечтает петь в опере, причем классику, вечное... Понимаешь?

- Но эстрада сулит куда больше успеха...

- У нас, к сожалению, да. После революции на передний план вышел так называемый простой человек, а ему песня и понятнее, и доступнее, нежели высокие жанры классического искусства. Фактически она строится по тем же театральным законам: завязка, развитие, финал - все это налицо, но, чтобы послушать оперу, ты должен провести в ней три часа, а в песне максимум за три минуты все происходит. В ней можно вообразить себя Матросовым и спеть, как... развязать шнурки (что именно сейчас, кстати, часто делают).

Конечно же, я готовил себя к оперной сцене. Тем более что у меня хватало и диапазона, и музыкальности, и актерского понимания. Я не случайно сначала в театральный институт поступал...

- После службы на флоте?

- Да-да. Помню, в Харьковском театральном председателем приемной комиссии был Лесь Сердюк. Я прекрасно читал стихи, монологи - в общем, по всем статьям прошел. А потом была проба на музыкальность. Я спел "Безмежнее поле" (Поет): "Що серце мени розрива-а-а-е..." - да так, от души, еще и "соль" наверху поставил! Мэтр сказал: "Молодiй чоловiче, вам не сюди, вам туди треба", - и показал пальцем в сторону консерватории (она через дорогу была).

- Наверное, людям талантливым в то время везло на высокопоставленных покровителей. Это, кстати, правда, что Брежнев лично любил ваше творчество и вы даже были вхожи в его семью?

- Ну, не совсем так. Не буду врать, но жена его меня очень... ну, в общем, слушали они меня. Именно по рекомендации Виктории Петровны я попал первый раз в Большой театр. В те годы перед Восьмым марта там обычно проходил большой праздничный концерт, и вот, помню, меня позвали выступить. А надо было видеть мой музыкальный состав: труба, контрабас, фортепиано и аккордеон - что называется, жопкин хор.

Начальник Всесоюзного управления музыкальных учреждений был в отчаянии: "Ну как можно это безобразие в Большом театре показывать?". Он имел в виду не мое пение, а аккомпанемент, но выход все-таки нашли: отрезали кусок марли и сделали прозрачный занавес, за которым спрятали музыкантов.

- Что вы пели?

- Хорошую песню Алексея Гургеновича Экимяна "Спасибо, женщины, спасибо, солдаты вас благодарят...". В конце почему-то заказали "Калинку". Странно, может, тогда это было модно?

- Как раз Роднина с Зайцевым под "Калинку" чемпионат мира выиграли...

- Да?! Точно, а я вот не догадался.

И все-таки, продолжая тему, почему именно мне дали сперва народного СССР, а не кому-нибудь другому... А кому другому? В то время в песне во весь рост стояли семь великих баритонов: Магомаев, Гуляев, Гнатюк, Кондратюк, Кобзон, в какой-то степени я, Хиль, Витя Вуячич... Видишь, даже восемь насчитал. И девятый был, кстати, - Ермек Серкебаев, но дело в том, что у первых четырех и у последнего это звание уже .было...

- Да и они в большей степени оперные певцы...

- Вот-вот, они работали в театре, а я вроде... Ну, честно, не могу сказать, почему - наверное, стоил того.

Помню, как пел на сорокалетие Победы здесь, в Киеве, на нынешнем майдане Незалежности. Представь, Владимир Васильевич Щербицкий шел во главе колонны ветеранов от гостиницы "Москва" до самого Центрального стадиона. Ставил этот концерт Шарварко: собрал двухтысячный духовой оркестр...

- Ну, это в духе Бориса Георгиевича...

- Да-да (Смеется). Я стоял на специальной площадке и пел "День Победы". Признаюсь: такое чувство я испытывал лишь дважды в жизни. Первый раз это было в семидесятом году, на столетие Владимира Ильича Ленина. Я пел тогда в Париже, в зале, вокруг  которого выставили три кольца охраны. (Кстати, это был мой первый выезд во Францию. На мне красовался не такой "кустюм", как сегодня, а от "Моссельпрома"). Но не это важно... Когда после концерта все запели "Интернационал", я почувствовал себя, как на передовой: вокруг враждебная среда, а мы, еще молодые, переполненные романтикой... Словами это не передать.

К чему я клоню? Наверное, я оказывался в нужное время в нужном месте, и это, давая звание, учли. Вдобавок человек я не глупый, в меру образованный, прилично знающий свое дело... И са-  мое главное - спасибо Господу Богу и папе с мамой за такую особенность таланта! - умею почувствовать публику и, как у нас, может быть, грубо говорят, взять ее за глотку. Клянусь тебе, публике даже не важно, что я пою. Она не вслушивается в слова, потому что чувствует, как я к ее сердцу пробиваюсь. Как выдашь в полную силу: "Вдалеке от любви прозябая, я прошедшие дни ворошу. К справедливости вашей взываю, безответные письма пишу...". Вот что в этом?

-Энергетика...

- Правильно! (Обрадовался). Правильно!

- Члены Политбюро и вправду любили вас настолько, что принимали в своих семьях?

- Здесь, в Киеве, я был вхож в дом Юрия Никифоровича Ельченко и таким образом познакомился с очень многими из тех, кто у него бывал. Мы замечательно проводили время. Его жена - совершенно изумительная, неповторимая, удивительнейшая Альбина Ивановна - собирала у себя не только артистов (подчеркну: стоящих артистов). Она приглашала людей, которые отличались, как говорят, "лица не общим выраженьем" - от Юрия Гагарина до...

Помню, как первый раз я встретился в доме у Ельченко со знаменитым Константином Константиновичем Проданом...

- В то время, замечу, всесильным помощником первого секретаря UK КПУ...

- Ему Владимир Васильевич Щербицкий когда-то подарил баян, и он здорово играл. Я со своей колокольни, да после пары стопок, поначалу отнесся к предложению спеть с усмешечкой: мол, что же вы мне здесь покажете? Пришлось потом перед хором прямо за столом извиняться.

Трудно сказать, кого там не было, да я и не хочу называть гостей поименно. Слишком многие сейчас хвастаются: туда-то был вхож, с теми-то встречался... Мы просто дружили.

- Не корысти ради...

- Боже упаси! Как все маленькие люди, я очень самолюбив (и не маленький я, а небольшого роста), поэтому всегда обостренно чувствовал фальшь. Какого-то пренебрежения, когда, знаете, эдак снисходительно похлопывают тебя по плечу, не терпел. Мог сорваться на грубость, особенно здорово у меня получалось быть ироничным - это мое главное оружие. Ну, вхож был... Вместе работали, вместе пели, как казалось, вместе делали дело...

- И что, хорошо пели под баян от Щербицкого?

- Мало того, я до сих пор помню, какую песню. (Поет):

Когда весна придет, не знаю,

пройдут дожди, сойдут снега,

но ты мне, улица родная,

и в непогоду дорога...

Эти мелодии - как вехи. Сразу вспоминаются какие-то моменты в жизни - не огорчительные, а теплые, человечные. Мне жалко того времени, и отчетливо я это понял сравнительно недавно, посмотрев в глаза многим из тех, с кем мы, по-флотски говоря, корешевади уже в Москве. Боже мой! Дмитрий Тимофеевич Язов, Вася Стародубцев

-Ого! Оба - члены ГКЧП...

- Ну а чего там... Собрались они, помню, на день рождения Валентина Купцова, ну и я, конечно, там был, потому что мы с Геннадием Андреевичем большие приятели...

- Не с Зюгановым ли случайно?

- Да-да, с Зюгановым. Когда он был на подпольном положении, случалось, останавливался у меня дома. В нашей семье с этим даже забавный эпизод связан. Как-то раз, когда вожди увлеченно беседовали, а я уже засыпал, мой знаменитый пес Атос спер у них закуску (ее у нас в доме всегда мало, чего не скажешь о водке).

Так вот, у Купцова на именинах я сидел между Геной и Лукьяновым. Знаешь, какая у Анатолия Ивановича кличка? Циклоп!

- Почему?

- Потому что немножко прищуривается и очень умный. Он вообще мозг КПРФ. А напротив сидел Гена Янаев - мы с ним на Олимпийские игры ездили.

- Ну и связи у вас!

- Да ладно! Так я кричал все время (правда, уже выпив красного вина): "Ребята, есть свободная камера?". Генерал армии Моисеев (он пришел в гражданском, но тогда был начальником штаба ГСВГ - Группы советских войск в Германии) меня утихомиривал: "Юра, ну где ж тебе камеру взять?". - "В "Матросской тишине" есть хорошая, - отвечаю. -А тут как раз компания собралась приличная".

Ну и чтобы закончить эту тему: почему мне, а не другому?.. Наверное, надо спросить людей - многие еще живы, знают, как это было. Очень хорошо помню, как почти все секретари украинского ЦК за меня переживали. Кроме одного, которого я никогда не считал ни секретарем, ни вообще...

- Кого это?

- Твоего любимого Кравчука. Да-а! Ну, не будем о грустном... И вот прошла красная папка, позади все эти ступеньки. А потом приезжаю в Москву - я был тогда членом худсовета по эстраде при Министерстве культуры СССР, восемнадцать лет Украину там представлял. Прихожу на заседание, и Иосиф Кобзон, первый, встал и сказал: "Юра, поздравляю, теперь ты у нас народный артист СССР". При Райкине, при очень серьезных людях объявил. "Подожди, - говорю, - еще же Указа нет". А он: "Указа нет, но я уже знаю"... Иосиф всегда все знал...

- Я очень уважаю вас за то, что вы не меняете своих убеждений. Можно соглашаться или не соглашаться с вашей идеологией, вашими привязанностями, но то, что вы были коммунистом и остаетесь им до сих пор, лично у меня вызывает искреннее уважение. И все-таки, почему сегодня, когда рынок фактически поставил коммунистическую идеологию на колени, вы не спешите, скажем так, трансформироваться?

- Димочка, давай сразу поставим, как Лапикура любит, акцент. Только он это нудно делает, а мы живо попробуем. Проблема в том, что у нас извратили понятие "коммунистическое". Его путают с большевизмом, а это очень разные вещи. Я против всяких крайностей: большевизм ли это, антисемитизм или сионизм - не имеет значения. Общество социальной справедливости - вот что меня привлекает. Оно ведь придумано задолго до Маркса, еще Демокрит когда-то об этом говорил. Потом были Кампанелла с его "Городом солнца", Жан Жак Руссо... Эта идея из разряда вечных, поэтому пещерная ненависть к коммунизму совершенно неоправданна. Если бы какой-нибудь идеолог, вроде твоего Кравчука, попытался разъяснить коммунистическую идею, идя от обратного...

Ведь что получилось? Ты замечал когда-нибудь, до чего противным бывает талантливый человек в жизни? Это значит, что оболочка, носитель таланта, далеко не всегда своему дару соответствует. Вот то же происходит, когда прекрасная идея попадает к людям, которым до нее расти и расти: они пытаются ее под себя, под свой уровень подогнать. Нечто подобное получилось и с коммунизмом.

Спасибо, что дал мне возможность высказаться.

- Да не за что, просто на самом деле это очень важный вопрос...

- Еще бы! Поэтому упреки в мой адрес: вот, мол, вроде неглупый человек, а держится черт знает за что, - несправедливы. Повторяю: общество социальной справедливости - это идеальное общество, а недоразумения возникают, потому что у нас слово "коммунизм" очень часто путают с "большевизмом".

Ты обратил внимание: когда у человека не хватает аргументов, он начинает злиться, кричать? Это от слабости, от недостатка интеллекта. Короче говоря, есть такое выражение: "Когда выходишь из себя, не забудь закрыть рот". Здорово сказано! Так что я остаюсь при своих убеждениях, а люди, которые в солидном возрасте их меняют, мне подозрительны. Я сразу вспоминаю Библию: "Единожды солгавши и единожды предавши, кто тебе поверит"...

- Юрий Иосифович, наверняка у вас дома есть телевизор и наверняка иногда вы его включаете...

- О, Димочка, спасибо, что напомнил! Пользуясь случаем, хочу предъявить "Интеру" и Первому национальному каналу материальный иск. Дело в том, что недавно я вынужден был поставить спутниковую тарелку. Пришлось пойти на такие траты, потому как смотреть то, что показывают "Интер" и особенно Первый канал, просто невозможно. Слушай, какие-то люди, извини, дуркуют, натягивают на себя бабьи тряпки... Когда мужики переодеваются в женское, для меня в этом что-то неприличное. Мыслимое ли дело? Женщина! Ее же, как дыньку, хочется выгрызть, а тут он выходит с такими вот, извини за выражение... (Согнул руки, будто два увесистых арбуза к груди прижал). Для мужчины это оскорбительно.

Вот Филимонов. По-моему, неплохой парень, но что он делает? А наш любимый Илюша Ноябрев, когда-то со мной работавший? Правда, тогда у него другая была фамилия. Знаешь, есть очень хорошие стихи у Гамзатова, я их прочту:

Будь проклят, кто на древе замысла

боится света, как сова,

и гот, кто клятвенные запросто

бросает на ветер слова.

Да будет проклят друг, которого

не дозовешься в час беды,

и голос проклят, петь готовый

в любом кругу на все лады.

Проклятье тем, кто и понятия

иметь о чести не привык.

Проклятие мое, проклятие

предавшим свой родной язык.

Пусть все народы вечно славятся

и трижды будет проклят тот,

кто вздумает, кто попытается

чернить какой-нибудь народ.

 Вот ведь как мудрый кавказец сказал! Так я о чем? Об Илюше. Он там вроде памятник воздвиг нерукотворный, что-то еще придумывает, но все это, честно говоря, не смешно, все это ниже пояса. Обидно, когда у тебя нет права кнопки...

- Да, так вот, Юрий Иосифович, если у вас есть телевизор...

-Даже два...

-...тем более вы обречены смотреть весь этот эстрадный ужас: безвкусный, безголосый, серый, без текстов, под фонограмму... Лично меня при виде того, что нам подсовывают на наших национальных каналах, от злости и бессилия что-либо изменить просто трясти начинает. Нас же за дураков держат! А как на это смотрите вы, человек, воспитанный на высокой культуре, артист, который по всему миру гордо нес советскую песню, знаток, столько лет, как мы уже выяснили, заседавший в худсоветах? Нет боли и обиды за бесцельно прожитые в искусстве годы?

- За бесцельно прожитые годы обиды нет. Почему? Потому что я помню, как поднимались во время моих выступлений в едином порыве целые стадионы... (Я тебе продемонстрирую запись, где мы втроем поем: покойный Толя Соловьяненко (царствие ему небесное!), я и Зураб Соткилава - а-ля "Три "Т". Толя тогда сказал: "Мы - три "А":

три афериста". (Смеется). Они же были теноры, а я баритон).

То, что сегодня происходит на телевидении, объясняется очень просто. Когда уничтожены профессиональные "сгилки" композиторов и писателей, когда распущены худсоветы, деньги решают все. Худсоветы - не бойся этого слова! - должны быть возрождены. Государство не может состояться, если оно не поддерживает культуру:

нашему молодому государству тем более нужно это помнить. А у нас сегодня деньги на культуру выделяют по остаточному принципу.

О чем говорить, если Россия на постановку фильма "Мазепа" дала двести пятьдесят тысяч долларов (это информация из первых рук, потому что российский министр культуры Миша Швыд-кой, извини, Михаил Ефимович - мой товарищ). А у нас в Крыму, наоборот, расходы на культуру урезали на миллион. И я понимаю, почему наш крымский премьер (не хочу даже фамилии его называть) распределяет республиканский бюджет - мои, кстати, деньги, потому что я налогоплательщик! - таким образом. Он же вечером садится где-то в своей компании и начинает петь под гитару блатные песни. Вот уровень! Пока люди у власти признают только такое музицирование, другой культуры у нас не будет. Ты понимаешь, рухнуло такое понятие, как нравы. Это ужасно, потому что вроде как все дозволено.

 

 В ваше время могли выйти на сцену безголосые, полуодетые девочки и мальчики?

- Никогда в жизни! Что плохо было тогда? Какой-то чиновник мог сказать: "Ах ты такой-сякой!" - и что-то запретить, но если это был истинный талант, он все равно пробивал себе дорогу. Почему Соня (я имею в виду Ротару) стала Соней? А ты вспомни, что она пела: "Красную стрелу", "Червону руту". Сейчас, если кто-то из молодых желает прославиться, он начинает петь старые песни в так называемой новой интерпретации. Чушь собачья - это просто попытки использовать известное.

Прости, я сам себя перебиваю, но мне обидно. Перебираю в памяти все самые большие московские концерты... (И не только в Москве, но и в Ялте. Ялта была тогда Рио-де-Жанейро, а теперь она - аппендицит. Перерезали черт знает что, вот туда все и сметается. Ой, Господи, страшная весть: Поплавский проникает в Ялту! Это будет трагедия номер один для всей нашей культуры). Ну, не было ни одного серьезного концерта без известной украинской песни. Как пел Коля Кондратюк того же Билаша: "Я жил в такие времена, в такие дни, такие даты, меня, безусого, война..."! Это ж можно было сдохнуть!

Помню, мы как-то ехали с Гуляевым, а по радио Кондратюка передавали. Так вот, Юра, сам обладатель блестящего голоса и всего такого прочего, сказал водителю: "Тихо! А ну, останови машину: Коля поет". Как трогательно и трепетно эти люди относились к истинному, настоящему!

- Умели ценить чужое, правда?

- Или! Хорошо Жванецкий сказал: "Наступило блестящее время, когда я могу себе позволить восхищаться талантом другого. Вот и у меня сейчас такое же состояние.

- И кто же вас восхищает?

- Э-э-э! Да, пожалуй, никто. Разве что только Иосиф... Несмотря на то, что я всегда относился к нему по-разному... Но это наши личные дела.

- А что значит личные дела? Девушку не поделили?

- Ну нет, насчет девушек мы даже не конкурировали - с ним в этом плане бороться было сложно. Понимаешь, мне не очень нравилось, что он поет все и после всех, но сейчас, когда прошло время, я слышу в нем великого профессионала. Есть, конечно, вокальные недостатки (у каждого из нас их можно найти): у него верхний регистр немножко стертый, но спеть столько, сколько он в своей жизни...

- Немудрено и стереть что-то...

- Как пел Высоцкий: "Купола в России кроют чистым золотом, чтобы чаще их Господь замечал". Так вот, Иосифом я буду восхищаться всегда. Правда, он сейчас новую забаву себе придумал: с Борей Моисеевым дуэтом поет... Ох, Иосиф, Иосиф! (Смеется)...

- По-моему, номер прекрасный...

- Согласен, но там явная ирония сквозит. Боря ведь - артист, так сказать, с определенным реноме...

- И все-таки хороший он человек - Боря...

- Я, к сожалению, незнаком с ним как с человеком...

- Может, к счастью?

- (Смеется). Может быть... Поэтому так о нем и говорю. Но не плохо говорю: артист он блестящий, нет вопросов!

...Я такой человек: порой произношу какие-то резкие вещи, иногда суждения мои довольно жестки. Помню, например, как в Ялте засудил Киркорова.

- Давно?

- Он только начинал. Жюри тогда было серьезное: Константин Орбелян, Юра Саульский, я, Петер Сауль...

- А почему засудили?

- Ты знаешь, первый тур Киркоров очень неплохо спел, а второй - серенько. Видно, подумал, что уже победил. А мы же все артисты, вот и возмутились: "Ах ты, падла! Сейчас мы тебе покажем!". И тут появился Игорь Демарин с песней "Доктор Время".

- Хорошая песня!

- Это было, конечно, что-то. Зал стоя ему аплодировал! Ну как тут первое место не дать? А Киркоров пролетел, как фанера над Парижем. Мы потом где-то в Новокузнецке встретились, и он все упрекал: "Юрка, ты меня зарубил".

Так вот, возвращаясь к главному: необходимо, чтобы президент, правительство поручили каким-то умным людям создать некую фильтрующую структуру, и пусть сколько угодно орут, что это цензура, - надо перекрыть поток перекрашенной пошлости.

Неужели у нас такой глупый народ, что он заслуживает таких глупых песен? Я их и песнями-то назвать не могу.

- Скажите, а в ваше время случалось, что артисты выходили и пели под фонограмму, причем делали вид, будто поют "живьем"?

- Очень редко.

- Лично вы могли себе это позволить?

- Я??? Никогда! Абсурд! Даже когда меня снимали для телевидения, я никогда не попадал в фонограмму. Не мог, и все тут!

- Мне рассказывали, как недавно Николай Басков вышел петь с Монтсеррат Кабалье в Кремлевском дворце съездов. Примадонна не вовремя вступила, поэтому сделала жест оркестру: дескать, остановитесь, я начну снова. А фонограмма идет...

- (Смеется). А фонограмма идет...

Н-да-а! В России уже сообразили, что нужно проводить конкурсы молодых исполнителей классического плана. Уже нет конкурса Глинки, конкурсы Шаляпина и Чайковского еще проходят, но как-то очень нешироко. А вот так называемой романсиадой, когда выходят молодые красивые люди и поют романсы, я был просто потрясен. Я участвовал во всех этих мероприятиях и сейчас в очередной раз туда еду: буду петь в зале "Россия" с оркестром Осипова. Я с наслаждением готовлю себя к этому, потому что публика (как я увидел, выступая недавно в Колонном зале) просто соскучилась по истинному, чуткому, чему-то щемящему. {Поет}: "А напоследок я скажу...". Вот я исполняю, допустим, такую вещь (Поет): "О, если б мог выразить в звуке всю силу страданий моих, в душе моей...". Или Штоколов выходит эдаким подгулявшим купчиком того времени - несет свой образ...

- Хорошо сегодня звучит Штоколов?

- Море красивого звука! Мне очень хотелось бы, чтобы и в Украине, хотя бы в Крыму, подобное тоже происходило. Почему? Потому что у нас столько талантливых людей, которые не имеют денег, чтобы их сняли, показали по телевидению. Как они могут пробиться при нынешних порядках, когда все продается и покупается?

Недавно я посмотрел телеинтервью с Вадимом Рабиновичем и там меня задела за живое одна фраза. Я не очень люблю Миколу Вересня, не знаю почему. Бывают такие симпатии-антипатии... Атут он меня потряс. Рабинович не без удивления рассказал, как попросил Вересня об услуге. Тот ему помог, но от предложенного гонорара отказался... Чего не скажешь о Славе Пиховшеке: тот взял.

Вот я ни того, ни другого не знаю. Пиховшек, который пытается соединить коня и трепетную лань, мне не так чтобы симпатичен. Сейчас он вообще потерял тему и как-то растерялся. Хотя "Eni-центр" и "П'ятий кут" я любил смотреть, эти программы вызывали у меня прилив адреналина. Мне все время хотелось сказать: "Подожди, Слава, ты же задаешь вопрос. Полчаса спрашиваешь - и всего лишь для того, чтобы человек ответил "да" или нет". Они же спешат высказаться - эти телеведущие...

Вот ты - удивительный человек: не перебиваешь и просто слушаешь... Ну что тут сказать - наш Ильич...

- Юрий Иосифович, вы до сих пор так поете и так звучите... Не боитесь, что, услышав вас, наши народные звезды вообще перестанут выходить на сцену?

- Да Бог с тобой! Как они могут не выйти? Это же деньги, их заработок... Мой старый друг, уже ушедший из жизни, всегда говорил:

"Вот если бы каждый артист столько получал, во сколько он себя ценит...".

- Вы застали времена, когда культурой в СССР руководила легендарная Фурцева. Как мы теперь уже понимаем, это были годы расцвета советской культуры. Скажите, а что отличало при ней политику Министерства культуры и почему сейчас практически ничего нет из того, чем жила артистическая среда тогда: ни фестивалей, где все собирались, ни какой-то преемственности поколений?

- В том правительстве умные люди подобрались: и в идеологическом секторе, и в культуре... Да и сама Екатерина Алексеевна очень неглупой была. Она читала наизусть "Гамлета", хорошо разбиралась в балете, знала, что, где и когда происходит, кто какие постановки готовит...

- И это, будучи потомственной ткачихой...

- Олег Николаевич Ефремов запросто заходил к ней пить чай. Я, к сожалению, не попадал в эту компанию, но они с Людмилой Георгиевной Зыкиной и с Сорокиной (была такая певица в Большом театре) играли в преферанс. Очень важно, чтобы чиновник не забывал о том, что он человек, и Фурцевой это удавалось. Тогда наверху понимали, что воспитывать можно и через хорошую, добротную песню. Ты посмотри на творчество Пахмутовой. Почему ее до сих пор поют?

- Музыка классная!

- Да, но это отдельный разговор. Главное - она попадала в такие исторические моменты, которые затрагивали все общество. Вот полетел Гагарин - и она написала (Поет): "Опустела без тебя земля, как мне несколько минут прожить...". Или помнишь, как провожали талисман Олимпийских игр - мишку? А потом вдруг появляется (Поет): "Оглянись, незнакомый прохожий, мне твой взгляд неподкупный знаком...".

- Услышав песни Пахмутовой, люди срывались с насиженных мест и ехали куда-то в палатки строить в тайге новые города...

- Правильно, но государство это хорошо понимало и соответственно поддерживало. Вот мы боимся слова "идеология". А оно означает сумму взглядов, и не более того.

...Сейчас мы говорим: звезды! Батюшки, слова-то какие чудные! А тут еще стали вдруг надгробные плиты при жизни вкапывать.

- Отпечатки рук-ног оставлять...

- Слава Богу, не чего-нибудь другого. В общем, амбиций много, а содержания, увы!.. Вот Газманов написал: "Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом"... И еще: "Москва, звонят колокола!..". Или ребята из "Любэ" выдали {Поет): "Там за туманами, вечными, пьяными....... Почему в Украине за годы незалежности не появилось ничего, кроме песни Петриненко {Поет): "УкраТна, Укража, тара-ри-ра-пара-рара..." - нисходящая и восходящая секвенции. Ну что это такое, ребята?

- А почему ничего не появилось?

- Потому что самоизоляция в искусстве - это трагедия. Слабо сейчас нашим блестящим так называемым звездам взять и устроить (им с удовольствием в этом помогут!) целый каскад концертов в России? Ведь почему мы росли? Потому что был эталон. Нам хотелось попасть в Колонный зал, в "Россию". И стимул был, и мотивация.

А какие были замечательные, можно сказать, великие композиторы! Фрадкин, Фельцман, Колмановский, Пахмутова, Богословский - ой! {Поет). "Мне тебя сравнить бы надо с песней соловьиною..." - можно сдохнуть! Недавно я был на "Золотом шлягере" в Могилеве и там в программе "Старые песни" сначала пел "Кохану" Поклада (вспомнил молодость), а потом выводил на сцену Никиту Владимировича Богословского (ему, между прочим, уже восемьдесят пять лет). Но меня не это взволновало, а то, как народ встал и минуты три вместе с оркестром ему аплодировал.

Поэтому я и считаю, что нужно организовать отдел, который контролировал бы, кто и что сегодня поет... Это и будет путь к выздоровлению: тут и свобода вам, и демократия. Свобода - это разумная необходимость.

- А демократия - не право плевать на пол в подъездах...

- Естественно. Я сразу вспоминаю профессора Преображенского: разруха в головах, а не в унитазе, мимо которого ты писаешь. У нас ведь если хозрасчет объявили, значит, приглашаем кого угодно. Черт с ним, если вдруг прямо на сцене совокупляться начнут - зато народ соберется.

- Возвращаясь к Фурцевой: это правда, что она недолюбливала Магомаева?

- Нет, но я присутствовал при одном просто потрясающем эпизоде. Это было в 1973 году в Ялте, после первого фестиваля "Крымские зори". Устраивал его Юрий Никифорович Ельченко, который был тогда министром культуры УССР. Там, кстати, и познакомились Синявская и Муслим (помню, как Муслиму тащили в номер гостиницы огромное пианино - его тогда поселили в старой, ужасной "Ореанде"). Там собрался весь цвет тогдашней эстрады и оперы, не было только Дмитрия Гнатюка почему-то (видать, где-то в Канаде в это время денежку зашибал: ну, жить-то надо).

Как сейчас помню: сидим на банкете. Я тогда впервые в подобном мероприятии участвовал и, как новичку положено, на самом шкентеле, как во флоте говорят, умостился, на краю. А Фурцева зовет: "Юра, чего это ты там спрятался? Давай-ка сюда!". Знаешь, как это на меня подействовало - до сих пор помню. У нее было удивительно тонкое восприятие молодых артистов.

А вот Гуляева она сильно раскритиковала. Он пел под оркестр Гарика Пекаровского (это мой товарищ, который, кстати, возил звезд Украины по всему миру). Фурцева Юре заявила: "Не называйтесь солистом Большого театра, если поете под жопкин хор!" - так и сказала. Гуляев на нее обиделся, и тут Абрамова, чиновница из местных, зампред облисполкома, которая явно симпатизировала Магомаеву, решила поднять за него тост. Фурцева ее оборвала:

"Тихо, баба, тихо! Тут у нас все народные, все Магомаевы". Но она, правда, уже пропустила парочку рюмок...

- Любила это дело?

- Обожала! Правильная баба была: играла в преферанс, любила красивых артистов...

-Попариться...

- А почему нет? Нормальная женщина! Я очень ее уважал.

И тут Клавдия Ивановна Шульженко поймала паузу и говорит (баба Клава могла себе такое позволить): "Вы знаете, друзья, как-то я смотрю телевизор и вижу: вышел молодой человек - красивый, как Бог, голос божественный. Когда он спел "Бухенвальдский набат", я сказала себе: "Клава, это явление". И вот прошло десять лет, а этот молодой человек так больше ничего путного и не исполнил". Это была бомба!

Иосиф подскочил - смягчить же неловкую ситуацию надо! - поднял рюмку: "За правофланговую советской песни Клавдию Ивановну Шульженко!" Все дружно выпили и перевели дух, а через какое-то время Муслим подошел к нему и сказал: "Слышь, Иосиф, ох и не права твоя е...ная правофланговая, ох и не права!". Я это на всю жизнь запомнил.

Фурцева любила и знала нас, она могла подтрунить над нами, но и поддерживала во всем. Я, например, это чувствовал. Скажешь тоже: не любила Муслима! Как все талантливые восточные люди он фордыбачил сильно, например, за кружку пива обязательно расплачивался зеленой пятидесятирублевкой. Я потом тоже взял такую манеру, правда, рассчитывался не полусотенными, а четвертаками.

- Надолго хватало?

- Ну, тогда это можно было позволить. В киевской гостинице "Украина" у меня был свой номер, и я страшно любил, когда подвыпью, разрывать сиреневые двадцатипятирублевки и бросать: мне нравилось, как они падали. Утром заглянет ко мне директор гостиницы и ужаснется: "Боже мой, сколько денег! А вдруг зайдут и соберут?". - "Ну, так и будет", - отвечаю.

- В нескольких интервью "Бульвару" вы сетовали на свою сценическую судьбу: мол, всегда были в тени других исполнителей - рослых, красивых. Странная точка зрения. Вы и сегодня ее придерживаетесь?

- Нет, это ушло - все крупные и большие, кроме Иосифа, перестали быть достойными противниками.

- А почему так случилось? Почему сникли Магомаев, Гуляев?

- Ну, Гуляев - это особый разговор. Он был, во-первых, нездоровым человеком: страдал астмой, а кроме того, любил... Короче говоря, имел одну слабость (о покойниках плохо не говорят). Я пел его песни, мы дружили с ним, с сыном его Юриком. Был даже такой смешной случай. Как-то в Молдавии, на "Мартишоре", мальчишка Гуляеву говорит: "Папа, не пой больше песню "Нам рано на покой". - "Почему?" - удивился отец, а Юрик и отвечает: "Дядя Юра Богатиков ее лучше поет". Представляешь, от собственного сына такое услышать! Но что теперь говорить: он ушел. А почему Муслим перестал петь...

- Голос пропал или еще что стряслось?

- Трудно сказать - я очень мало его слышу. Вот в прошлом году был с ним в Могилеве. Там устроили праздник - пригласили восемь народных артистов Советского Союза. Концерт был потрясающий.

Чтобы стало понятно почему, достаточно перечислить участников. Каждый артист - это эпоха. Был я (себя, любимого, первым назвал - конечно, чтобы не забыть), Коля Сличенко, Муслим, Нани Брегвадзе, Эдита Пьеха, Мулявин, Соловьяненко...

Там не было соревнований, абсолютно, просто каждый делал свое дело так, как он это может. Наступило время, когда ты полностью владеешь своим ремеслом (ужасное слово), своей профессией (еще хуже сказал), своим искусством (пусть высокопарно, но это так). Ты можешь все, и публика это понимает. На ее отношении ни в коей мере не сказывается то, кто из артистов вышел сначала, кто потом...

Я расскажу интереснейший эпизод. В прошлом году в Харькове устроили вечер памяти Шульженко. Там были Евгения Семеновна Мирошниченко, я и Гурченко. Люся заканчивала концерт, а я выступал перед ней, и у меня был бешеный успех. В моем положении, когда выходишь на сцену, уже не думаешь ни о чем, кроме того, что ты просто должен выдать все, что можешь, и, конечно, срабатывает какой-то спортивный азарт.

Иногда я заглядывал за кулисы, где Гурченко своей очереди дожидалась. Вижу: труба ей! Ну, попляшет, ну, споет. С ее ли голоском со мной тягаться, после того как от могучего звука все разверзлось, после бешеных аплодисментов и всего прочего? В общем, останавливаю публику и говорю: "Я хочу спеть романс и посвятить его любимой женщине. Пусть послушает..." (Поет):

Я вновь объясняюсь в любви,

хотя не услышу ответа.

Давно отцвело наше лето,

но я объясняюсь в любви.

Нас давние годы свели

навеки, как мне показалось... Публика обалдела, конечно, но я не закончил этот романс...

- Пригласили любимую женщину?

-Взял Люсю за руку и вывел на сцену. Это был фурор!

- Мужской поступок!

- (Смеется). После концерта, на банкете, Люся сказала: "Я хочу поднять тост за самого мужчинского мужчину - за Юру Богатикова". Но рассказываю об этом не для того, чтобы похвастаться: вот, мол, какой я. Просто у меня был страшный случай, когда я нечто подобное пережил. Если бы сейчас, в этом возрасте, что-то такое произошло, меня бы, наверное, инфаркт бабахнул.

В прежние времена в Москве такой был порядок: сначала на Седьмое ноября во Дворце съездов шли правительственные концерты, потом отмечали День милиции, а завершался праздничный шухер концертом для аппарата Московского горкома партии. Там первым секретарем Гришин тогда был - страшный, всесильный человек, которого боялись больше, чем Брежнева. Так вот, вспоминаю один из таких концертов. Собрали туда, конечно, весь цвет, но "а самое главное - был Райкин, который вообще никогда ни при каких обстоятельствах участвовать в сборных концертах не соглашался.

- Почему?

- Не знаю, я не был с ним близок - об этом надо у Кости спросить. А здесь Аркадий Исаакович вынужден был уступить. Я теперь понимаю почему...

- Театр "Сатирикон" переехал из Питера в Москву?

- Да, и от Гришина многое зависело. Конечно же, заканчивать концерт должен был Муслим Магомаев.

А у меня было такое правило: полгода я проводил в Москве, а полгода в Крыму - в курортный сезон туда вся Москва переезжала. И вдруг в гостиницу "Москва", где я жил, звонит из концертного зала "Россия" администратор Марья Борисовна: "Юра, бегом сюда!". - "В чем дело?". - "Муслим, как всегда, не пришел".

- А с ним это часто бывало?

- Ну, я тебе скажу, случалось. Мог сказать: "Я что-то приболел, не приду". Значит, надо спасать положение. Райкиным же не могли заканчивать, тогда это даже политически невозможно было. Я пришел. Естественно, ни оркестра, ни минусовки - ни фига у меня не было. Только любимый мой Ашкенази (царствие Давиду Владимировичу небесное!) со своим джаз-оркестром, фортепиано и огромный такой зал...

-...полный московских вождей...

- Ты представляешь, что это такое? Мне говорят: "Юра, ты должен после Райкина закрыть концерт". Я за голову схватился: "Вы что, обалдели?". - "Ну, спасай!" - Марья Борисовна на колени встала, Строев, покойный ныне, к сожалению, директор зала "Россия", тоже. "Ну, не убьют же, -думаю, -фиге ним!".

Короче говоря, выступает Аркадий Исаакович, а зал его не отпускает. Кумир! И закрывали занавес, и открывали - аплодисменты не стихают. Я уже перегорел тысячу раз, а он уходил за кулисы и в мою сторону поглядывал. "Молодой человек, - вроде как говорил, - простите меня!". Вот в чем великий артист познается.

- Не считал такое зазорным?

- Он понимал мое положение, видел, в какой я попал переплет. Нужно было что-то неординарное после этого сделать, чтобы прозвучала кода. Кстати, ты спрашивал насчет звания народного артиста СССР... Может быть, этот случай тоже сыграл не последнюю роль. Ну что было делать? "Господи, поможи и помилуй!", - думаю. Вышел на сцену и сказал: "Вы ждете, что я буду петь?". Зал замер. А у меня сиял на лацкане орден Шахтерской славы - только-только его получил. "Я человек из провинции, - говорю, - из шахтерского города Ворошиловграда. Так вот, вас, московских партийных работников, приветствует и поздравляет шахтерский край". И затянул (Поет): "Спят курганы темные...". Такого успеха больше в моей жизни не было. Люди поняли, в какой ситуации я оказался, а Аркадий Исаакович - это я запомнил - остался за кулисами, чтобы посмотреть: что же будет?

- У вас, кстати, еще одна коронная песня была "Давно не бывал я в Донбассе"...

- А с ней тоже связана довольно смешная история... Я очень часто был делегатом всяких съездов, а в тот раз занесло меня на Всесоюзный съезд работников культуры. Я тогда не был заявлен в концерте, и, соответственно, Юрий Васильевич Силантьев даже нот для меня не взял. Но в зале были шахтеры (только от культуры). Увидели Богатикова и давай доставать: пусть споет и все тут! А мне жалко, что ли? Дела великие. Силантьев: "Да где ж ты был раньше?", а я ему: "Ай-ай-ай! Миллион раз это пели, подумаешь...".

Ну и, короче говоря, вышел. Он своей знаменитой головой кивнул: тара-пам!.. Звучит вступление, бодро начинаю: "Давно не бывал я в Донбассе..." - и вдруг с ужасом понимаю, что забыл слова. А музыка-то, пока я буксую, как заезженная пластинка, идет... "Давно не бывал я, давно не бывал я, давно...". Юрий Васильевич, он рядом стоял, сквозь зубы цедит: "Когда ты уже приедешь, б...?" - и окончательно отшибает у меня память. Второй куплет пошел, а я все третирую зал первой строчкой. В общем, Силантьев остановил уже практически описавшийся от хохота оркестр и выгнал меня на фиг:

"Все, приехали!".

Зрительный зал знал мой успех, видел в зените славы - и вдруг такой афронт. 3а мной Люся Сенчина должна была петь, а у меня в голове одна мысль пульсирует: "Если сейчас нахально не выйду, никогда больше не спою". Вот случается иногда заскок! У Муслима, кстати, тоже что-то такое происходило, он очень долго обходил сцену десятой дорогой.

Видимо, когда я вышел из-за кулис, у меня было такое лицо, что Юрий Васильевич сразу все понял. А у него была привычка: он брал с пульта исполненную партитуру и бросал на землю. Пришлось по памяти играть...

- Но слова-то вы вспомнили?

- Да, спел: "Давно не бывал я в Донбассе, тянуло в родные края..." - еще и кулаком пригрозил то ли себе, то ли залу... И пошла песня! Успех был дикий! Мишин - он тогда из ЦК ВЛКСМ перешел на профсоюзы и как раз командовал мероприятием - забегает и говорит: "Прекрасный концерт, но кто режиссер, кто придумал этот ход с Богатиковым, будто он забыл слова? Смотри, как здорово получилось!". Закончилось все, конечно, сказочно, но если бы сейчас что-то такое случилось, я точно бы стал калекой.

- Напоследок не могу не спросить об Алле Борисовне Пугачевой, с которой вы - было дело! - вместе работали в концертах по отделению. Что вас свело и как вы к ней вообще относитесь?

- Давай о работе сначала. Я ценю в Алле Борисовне артистку. Она умеет быть удивительно интересной и ради этого готова на любой эпатаж. Я даже не говорю о жизни - меня это не очень интересует, а вот в песне... После "Не отрекаются, любя" спеть "Мадам Брошкину" - это просто хулиганство в искусстве. Она же поднималась до высочайших вершин. Вспомни великие вещи на стихи Цветаевой в фильме "С легким паром" (Поет): "Мне нравится, что вы

больны не мной" - и после этого вдруг "Эй, вы там, наверху!". Такое может себе позволить только очень талантливый человек и артист, рядом с которым нет достойного соперника.

Ей всегда не хватало конкурента, который бы дышал в затылок. По-моему, противовесом по творчеству намечалась Соня Ротару, но все-таки она провинциальный человек. От столичных людей из провинции отличает особый склад: чрезвычайная обидчивость, очень уязвимое самолюбие. По себе знаю. У меня здесь, в Киеве, уже квартира была, но я уехал. И в Москве полный карт-бланш имел: и внизу, и вверху, и посередине... Меня даже менты узнавали!

С Жоркой Мовсесяном, композитором, ехали мы как-то на запись, а он такой чокнутый, вообще. "Давай, - говорит, - здесь повернем". Я ему: "Нельзя - смотри, тут же двойная. Еще двести метров по кольцевой - и можно поворачивать". Но он слушать не стал. Мы за угол, а там уже - бац! - милиция стоит, и не рядовые: старший лейтенант, капитан.

Жорка оправдываться начал, а кто он для них такой? В конце концов говорит: "Товарищ, я тут Богатикова везу на съемки...". - "Где?". - "А вот!". Вижу: труба дело - опоздаем к чертовой матери. Выхожу. Гаишник: "Эге! (Захотел поиздеваться. - Ю. Б.). Ну, спой что-нибудь". - "Так холодно же на улице", - упираюсь. "Ничего, голос не потеряешь". И я как выдал прямо там, на Садовом кольце (Поет):

"Товарищ инспектор, отдайте права, товарищ инспектор, простите!..". Он: "Перепиши слова!". А это Жоркина была песня. Мовсесян потом мне рассказывал, что они с этим инспектором подружились...

А что касается работы с Аллой Борисовной... (Да с какой там Борисовной - с Аллой. Вот Клавдия Ивановна - это да! Об этом и Ханок говорил - мне кажется, у нас с ним одинаковые представления).

- Ну, если в свое время она весь Союз научила называть Челобанова Сергеем Васильевичем...

- А это не Пугачева виновата - такой Союз.

...Мы работали с ней на стадионах. Она как раз приехала с "Золотого Орфея", стала известной артисткой. Знаменитые администраторы (всех их потом побили и постреляли) сделали нам концерты в Ставропольском крае. Трибуны были забиты под завязку, но я понимал: большая часть публики - ее. И мне надо было доказывать, что я, к тому времени уже народный артист Украины и все такое прочее, тоже чего-то стою.

Тогда, кстати, я - первый! - придумал длинный шнур, с которым можно было по полю бегать. А чтобы не было эха, два парня за мной подзвучку таскали. Представляешь? Та еще картина была!

Петь с ней, конечно, было сложно, каждый день - это бой. Что подвигло меня на такое испытание? Во-первых, я спортсмен, игрок по натуре, а кроме всего (сейчас уже об этом говорить можно), сверх положенных платили нам хорошие деньги. После каждого концерта администратор в конвертике двести рублей давал - тогда это была сумма. Ты что, шутишь! И я не устоял. Тут действует известный у артистов принцип: полчаса позора, зато деньги в кармане.

Был там момент истины, когда на стадионе выключили однажды свет. Вся команда ее вышла смотреть, что же я буду делать.

- Не они ли с рубильником постарались?

- Не знаю, судить не берусь, но, видимо, повод для их недовольства имелся, потому что успех у меня был очень мощный.

Короче говоря, стадион небольшой, тысяч на пять. У меня Валерка Ковтун играл - аккордеонист, нам с ним не нужен был ни микрофон, ни фига. Я вышел и закричал: "Ти-и-и-хо! Вы слышите меня?". Все: "Слышим!". - "Тогда сидите молча". И Валерка растянул меха:

тра-ля-ля! Я как дал "Спят курганы темные", ряды аж качаться начали. Это шоуменство было (плохое слово, но точное): публика играла со мной, она стала моим партнером. ...Кроме таких случаев, были еще всякие досадные мелочи. В общем, случился у меня нервный срыв. Да и напрягался я: все-таки "живьем" пел, а они фонограмму крутили...

- Пугачева крутила фонограмму?

- Конечно. На стадионах? Только фонограмму!

- Вот это да! Даже в те годы?

- Директор Крымской филармонии Алексей Семенович Чернышев (царствие ему небесное!) - он устроил этот альянс - тогда среди друзей рассказывал: "Выходит Богатиков - жиденькие хлопки, уходит - гром аплодисментов. Выходит Алка - бешеные аплодисменты, уходит - никаких". Да, она может, конечно, с публикой что угодно сделать - это ясно, но ее по рукам и ногам связывала фонограмма. Их же тогда как писали? На затихание, на затихание... А для успеха, для народа затихание - это труба, там нужна хорошая точка, гвоздь.

Сейчас все заводят публику искусственно: "А где ваши ручки, а где ваши ножки?". Другое дело, когда ты взял ее и чувствуешь: такая нестерпимая пауза и тишина в зале, - вот это дорогого стоит! - а потом взрыв! Наверное, такое умение с годами приходит, как и оценка объективная. А заканчивая тему Аллы, скажу: я считаю, что это талантливая артистка, но, повторяю, Пугачева не имела рядом мощного раздражителя, мощного антипода, если хочешь, и стала тем, кем она есть. Лично мне сегодня она не интересна.

- У Вилли Токарева - мы с ним дружим - есть песня о фанерщиках, а там такие слова: "Взяла манеру петь под "фанеру", а это просто возмутительный обман. Запомни, птичка, ты не певичка..." - и так далее. Вилли недавно рассказал мне, как к нему подошла Анне Вески и сказала: "Ты знаешь, после этой песни я перестала "фанерить"...

- Вот это воспитание! (Смеется).

- Хорошо бы и нашим народным и заслуженным артистам напомнить, что это такое живой звук и что это значит брать публику, как вы говорили, за глотку...                   

- Есть у меня одна вещь, из тех, что я называю тихими (Поет):

 

Снится мне ночной причал на родной реке.

Веры тонкая свеча у тебя в руке.

Ты пойми, что в этой мгле нет ни близких, ни родных, что несчастных на земле больше всех других. Если б знали в детстве мы, веря в Божий свет:

от тюрьмы да от сумы

нет зарока, нет.

Только птицы прокричат,

только вздрогнет вдалеке

веры тонкая свеча

у тебя в руке.

Ты поверь в иную жизнь,

на иной меже,

ты поверь и помолись

о моей душе...

 

Браво!

 

2001.